Мейбл Коллинз - Идиллія Бѣлаго Лотоса [Идиллия Белого Лотоса]
Я всталъ и, повернувшись, чтобы идти къ нему, увидѣлъ, что мы остались вдвоемъ съ говорившимъ со мной: прочіе покинули насъ.
Мой собесѣдникъ сѣлъ рядомъ со мной, и мы приступили къ ученію. Онъ изложилъ передо мной мудрость былыхъ временъ, вѣчно-живую и вѣчно-юную, которая стоитъ незыблемо, когда самая память о расахъ, къ коимъ принадлежали ея первые послѣдователи, давно исчезла. И подъ вліяніемъ животворящей силы древней науки и вѣчной истины, сердце во мнѣ снова помолодѣло и расцвѣло.
Весь день просидѣлъ наставникъ въ моей комнатѣ, просвѣщая меня; а уходя, вечеромъ, коснулся моего чела рукой. Только ложась спать, я сообразилъ, что со вчерашней ночи ничего не ѣлъ и никого, кромѣ своего учителя и его братьевъ, не видалъ; и, однако, я не отощалъ и не усталъ отъ ученія. Положивъ цвѣтокъ около себя, я легъ и заснулъ безмятежнымъ сномъ.
Проснувшись на другой день, я испуганно вскочилъ съ ложа; мнѣ показалось, будто кто то дотронулся до моего лотоса; но нѣтъ, я былъ одинъ, и цвѣтокъ былъ тутъ въ сохранности. На столѣ, поставленномъ около тяжелой занавѣси, отдѣлявшей мою комнату отъ сосѣдней, я увидѣлъ молоко и печенье. Наканунѣ, я совсѣмъ не ѣлъ и теперь обрадовался возможности утолить голодъ. Выпивъ молоко и съѣвъ печенье, что придало мнѣ новыя силы, я было направился къ ложу съ намѣреніемъ глубже вникнуть въ суть преподаннаго мнѣ наканунѣ ученія; я зналъ, что эти золотыя сѣмена должны со временемъ принести плодъ въ славѣ. Но я остановился, какъ вкопанный, и сердце во мнѣ радостно забилось: я вновь очутился въ кругу прекрасныхъ сыновъ Царицы. Мой вчерашній учитель глядѣлъ на меня и молча улыбнулся; ко мнѣ приблизился другой и, взявъ меня за руку, подвелъ къ ложу. Я остался съ нимъ одинъ на одинъ.
Одинъ ли? Нѣтъ, ужъ никогда больше не могъ я быть одинокимъ!
Мой новый наставникъ показалъ мнѣ душу мою и сердце во всей ихъ неприглядной наготѣ, не прикряшенной никакой воображаемой святостью; онъ развернулъ передо мной мое прошлое, которое могло-бы быть такъ прекрасно, а оказалось такимъ нищенски-бѣднымъ, отвратительно-грязнымъ. Слушая его, я видѣлъ, что истекшую до настоящаго времени жизнь, я прожилъ, не выходя изъ какого-то полубезсознательнаго состоянія; теперь-же, когда я подъ его руководствомъ какъ бы снова проходилъ жизненный путь, я смотрѣлъ на содержаніе ея прозрѣвшими глазами.
Мѣста, по которымъ мы проходили, были угрюмы и безрадостны, многія — полны ужаса; и теперь мнѣ было ясно, что я былъ опутанъ тѣми-же чарами, которыми губилъ другихъ, переводя Каменбакѣ магическую книгу духа зла, — ибо подобно прочимъ я жилъ только желаніями и ради удовлетворенія ихъ. Погруженный въ наслажденія и радости, опьяненный окружавшей меня красотой, я многаго не зналъ изъ того, что самъ-же дѣлалъ.
Оглядываясь на прошлое, я начиналъ понимать смыслъ словъ, сказанныхъ мнѣ наканунѣ у калитки Себуа, которыя до того оставались мнѣ непонятны. Да, дѣйствительно, я былъ общимъ любимцемъ въ храмѣ, но не даромъ: по мѣрѣ того, какъ мое погрязшее въ наслажденіяхъ тѣло слабѣло, мозгъ подвергавшійся рѣдко прекращавшемуся дѣйствію волшебныхъ куреній, работалъ все лѣнивѣе, а умъ бездѣйствовалъ, охваченный дремотой пресыщенія, связь между началами, входившими въ составъ моего существа, дѣлалась все слабѣе, и я становился все болѣе и болѣе послушнымъ орудіемъ въ рукахъ моей мрачной наставницы. Пользуясь особенными свойствами, вызванными во мнѣ этимъ состояніемъ, она моими, покорными ея волѣ, устами заявляла о своихъ желаніяхъ рабамъ, отдавшимъ ей все взамѣнъ возможности удовлетворять свои похоти, либо требовала отъ нихъ тѣхъ или иныхъ услугъ. Благодаря умѣнію читать въ мрачныхъ тайникахъ человѣческой души, она видѣла ихъ желанія и голосъ мой указывалъ имъ средство осуществить задуманное…
Я сидѣлъ, пораженный, безгласный… А изъ глубины проснувшейся памяти вставали все новыя воспоминанія и, какъ ночныя видѣнія, медленно беззвучно плыли мимо меня и таяли въ воздухѣ. Я видѣлъ себя испуганнымъ, насторожившимся ребенкомъ, котораго развлекали и убаюкивали удовольствіями; видѣлъ себя во внутреннемъ святилище храма безпомощнымъ мальчикомъ, простымъ орудіемъ въ безпощадныхъ, злоупотреблявшихъ имъ, рукахъ; дальше, я ужъ видѣлъ себя юношей въ первомъ расцвѣтѣ молодости и красоты, лежавшимъ въ безсознательномъ состояніи на палубѣ священнаго судна, съ которой я внезапно вскакивалъ въ приподкѣ непонятнаго изступленія и выкрикивалъ странныя слова; потомъ я видѣлъ себя слабымъ и блѣднымъ, но все еще послушной игрушкой богини и жрецовъ, хотя душа во мнѣ начинала уже понемногу просыпаться, и между ей и тѣломъ завязалась борьба; подъ конецъ, я видѣлъ, какъ душа моя совершенно проснулась отъ давившаго ее кошмара, снова завязала порванныя когда-то сношенія со своей Матерью, Царицей свѣта; и теперь ужъ ничѣмъ нельзя было заставить ее замолчать…
Насталъ вечеръ и мой учитель покинулъ меня. За весь день никто другой не приходилъ ко мнѣ и я не принималъ пищи, если не считать утренняго завтрака. Я былъ потрясенъ страшными видѣніями, прошедшиму въ теченіе этого короткаго дня передо мной, и, чувствуя сильную слабость, рѣшился отправиться на поиски необходимой мнѣ пищи. Я приподнялъ тяжелую занавѣсь, закрывавшую сводчатую дверь, которая вела въ сосѣдній большой покой и увидѣлъ, что эта массивная дверь, въ родѣ тѣхъ, которыя бываютъ въ темницахъ, была крѣпко заперта. Тутъ я понялъ, что былъ узникомъ, и кромѣ того сообразилъ, что меня лишили пищи, какъ только рѣшили, что я успѣлъ оправиться отъ слабости и возбужденія. Очевидно, Агмахду стало ясно, что духъ во мнѣ пробудился, а потому онъ и задумалъ убить его во мнѣ и сохранить для своихъ корыстныхъ цѣлей одно лишь разбитое тѣло мое.
Я вернулся въ свою комнату и легъ спать, приложивши къ губамъ успѣвшій уже завянуть лотосъ.
Проснувшись, я увидѣлъ стоявшаго у моего изголовья жреца и тотчасъ угадалъ въ немъ своего третьяго наставника, такъ какъ ужъ встрѣчалъ его устремленные на меня глаза, когда онъ, улыбаясь, стоялъ въ кругу другихъ учителей. Я въ радостномъ волненіи вскочилъ на ноги, чувствуя, что найду въ немъ опору; а онъ подошелъ ко мнѣ и, сѣвъ рядомъ со мной, взялъ мою руку въ свою.
И тутъ я узналъ, что эта улыбка была отраженіемъ великаго свѣта душевнаго мира: много лѣтъ тому назадъ онъ пострадалъ за правду и умеръ въ этой самой комнатѣ. Онъ меня назвалъ братомъ и я вдругъ понялъ, что радости, — розы жизни, — завяли для меня, опали и пропали навсегда; я понялъ, что отнынѣ мнѣ предстояло жить для одной лишь Истины, при немеркнущемъ свѣтѣ непорочнаго духа и что никакое страданіе ужъ не должно было ослабить во мнѣ мужество. Но съ тѣхъ поръ, какъ рука Учителя коснулась моей, я зналъ, что никакія муки не были мнѣ страшны, что я смѣло пойду навстрѣчу страданію и безстрашно стисну его мощными руками, хотя до того оно наводило на меня безумный страхъ.
Въ эту ночь я легъ спать въ какомъ-то экстазѣ; я не могу даже сказать, спалъ я или бодрствовалъ. Одно лишь зналъ: что этотъ духовный братъ, у котораго вырвали физическую жизнь, здѣсь, въ давно прошедшіе вѣка, влилъ огонь своей сильной души въ мою, и что я никогда уже не могъ лишиться его.
Глава VII.
Открывши глаза утромъ, я увидѣлъ свое ложе окруженное Братьями. Взоры всѣхъ были устремлены на меня; лица были серьезныя, и ни на одномъ не играла улыбка; но я чувствовалъ, какъ исходя отъ нихъ и направляясь ко мнѣ, шли волны нѣжнаго сочувствія, которыя удваивали мою силу. Глядя на нихъ, я понялъ, что приближался какой-то важный моментъ, а потому, вставши съ ложа, преклонилъ колѣни около него. Тогда самый юный и прекрасный изъ нихъ отдѣлился отъ круга и подошелъ ко мнѣ; опустившись на колѣни рядомъ со мной, онъ взялъ съ подушки лежавшій на ней лотосъ, который успѣлъ ужъ совсѣмъ поблекнуть, и крѣпко сжалъ мои руки съ цвѣткомъ въ своихъ. Оглянувшись, я замѣтилъ, что всѣ скрылись, и вопросительно взглянулъ на своего товарища, который молчалъ, устремивъ глаза на меня. Какъ онъ былъ молодъ и прекрасенъ! Какъ чиста была его душа, на которой земля не оставила ни единаго пятна! И я съ грустью сознавалъ, что мнѣ вѣками жизни и страданія придется смывать со своей души приставшую къ ней грязь, пока она вновь не станетъ бѣлѣе снѣга. И я невольно робѣлъ передъ непорочной чистотой своего товарища.
— Подожди глядѣть вверхъ, — прошепталъ онъ.
Вдругъ среди царившей въ комнатѣ тишины раздался знакомый, мягкій голосъ и нѣжно коснулся моего слуха.
— О Сенса, послѣдній изъ длиннаго ряда пророковъ, создавшихъ мудрость храма и увѣнчавшихъ славой величіе Египта! Сыны мои, звѣзды близнецы, загорѣвшіяся на вечернемъ небѣ передъ наступленіемъ тьмы! Ночь близка, мракъ медленно спускается на землю и скоро скроетъ отъ нея растилающіяся надъ ней небесныя красоты; и все-же истина останется среди моего народа, погрязшихъ въ невѣдѣніи дѣтей земли. Тебѣ, моему младшему сыну, предстоитъ оставить по себѣ огненный слѣдъ, совершивши дѣло, повѣсть о которомъ люди съ умиленіемъ и восторгомъ будутъ передавать изъ рода въ родъ. Будьте тверды, сыны мои, ибо ваше дѣло — великое дѣло, и память о вашей жизни, неразрывно связанная съ истиной, вздохновлявшей васъ на великіе подвиги любви, перейдетъ къ другимъ расамъ, разойдется по инымъ частямъ печальной земли и попадетъ, наконецъ, къ народу, слышавшему о свѣтѣ, но никогда не видавшему его. Ты, сынъ мой, съ бѣлоснѣжной душой, не былъ въ силахъ одинъ бороться со сгущавшейся уже въ твое время тьмой, и погибъ ея жертвой. Твой братъ въ познаніи сокровенной сущности духа зла почерпнулъ несокрушимую силу для борьбы съ нимъ; но крылья его запятнаны земной грязью. Подѣлись-же съ нимъ своей чистотой и вѣрой, необходимыми ему въ предстоящей борьбѣ. А ты, о Сенса, бейся до горькаго конца за свою Царицу Мать! Обратись къ моему народу и изложи передъ нимъ великія истины; скажи ему, что одухотворяющее человѣка начало, безсмертный источникъ жизни, счастья и могущества, если только онъ не утопитъ его въ омутѣ зла; скажи ему, что свобода и миръ — доступны для всякаго, кто убьетъ въ себѣ желаніе; научи его обращать свои взоры ко мнѣ и у меня, въ моей любви, искать покой и миръ; укажи ему на лотосъ, цвѣтущій въ каждомъ человѣческомъ существѣ и широко раскрывающій свои лепестки для горячаго свѣта, если только корни его не будутъ отравлены; убѣждай его жить въ невинности и стремиться къ истинѣ; и тогда я спущусь къ нему и останусь среди него, чтобы указывать путь къ чертогу вѣчнаго упокоенія, гдѣ всенемеркнущая краса и неизмѣиное блаженство. Скажи людямъ, что я — Мать ихъ и люблю своихъ дѣтей, что я хотѣла-бы прійти къ нимъ и, поселившись въ ихъ жилищахъ, дать имъ то довольство всѣмъ, которое — важнѣе всякаго матеріальнаго благосостоянія, даже для ихъ домашняго очага. Пусть голосъ твой прозвучитъ надъ родной страной, какъ призывъ громко поющей трубы, смысла котораго нельзя не понять. Спаси тѣхъ, кто готовъ внимать моему призыву, и пусть храмъ мой еще разъ будетъ вѣстникомъ духа истины. Хотя ему и суждено пасть, но да не рушится онъ въ нечестіи, и если Египетъ и долженъ погибнуть, то все-же я не дамъ ему пасть въ невѣдѣніи: онъ услышитъ голосъ, котораго никогда не забудетъ, и рѣчи, которыя составятъ сокровенное наслѣдіе грядущихъ вѣковъ. Настанетъ время, когда и этотъ голосъ, и эти рѣчи снова раздадутся, но уже подъ другими небесами, возвѣщая новую зарю, готовую загорѣться надъ землей, послѣ долгаго мрака безпросвѣтной ночи. Итакъ, самый юный изъ моихъ сыновъ, въ одно и то-же время и мощный и безсильный, борьба скоро настанетъ: приготовься къ ней и не отступай! У тебя одна обязанность, и это — учить людей. Не опасайся того, чтобы словамъ твоимъ не хватило мудрости, ибо я, сама Мудрость, буду стоять при тебѣ и говорить твоими устами! Подними глаза, сынъ мой, и черпай силы изъ источника всѣхъ силъ!
